фото показано с : kubantoday.ru

27 июля (15 июля по старому стилю) 1841 года поэт был убит на дуэли. 27 июля (15 июля по старому стилю) 1841 года поэт был убит на дуэли. Давным-давно, в начале шестидесятых годов прошлого века, к нам в институт, где я учился, неожиданно приехал знаменитый златоуст, непревзойденный мастер устных рассказов, историк литературы Ираклий Андроников.

Его имя тогда гремело на всю страну. Он выступал со своими непревзойденными устными рассказами по всесоюзному радио и Центральному телевидению. Естественно, что актовый зал был набит до отказа преподавателями и студентами. Не помню другого такого случая, чтобы не только все места были заняты, но и все проходы. Студенты толпились в дверях, сидели на ступеньках перед сценой. И всё равно далеко не все смогли попасть в зал и послушать волшебника. Он рассказывал о «Горле Шаляпина», о художественном руководителе Санкт-Петербургской филармонии, блестящем знатоке музыки и многих языков, истинном петербургском интеллигенте, легенде северной столицы Соллертинском и своем неудачном дебюте в филармонии. Зал неистовствовал.

А под занавес своего блистательного выступления Андроников поведал, зачем он приехал в Грозный. Сказал, что наши ученые — филологи, литературоведы, литературные критики, как правило, изучают творчество писателей и поэтов и практически никогда не ездят в места, связанные с их именем и творчеством.

— Я решил нарушить эту традицию и проехать по маршрутам Михаила Юрьевича Лермонтова, чье творчество вот уже много лет бесконечно люблю и ценю. Я и в Грозный приехал с этой целью,— сказал он,— ведь Грозный, Чечня, терские казачьи станицы, жизнь и быт терских и гребенских казаков глубоко интересовали поэта, оставили глубокий след в его творчестве. Под впечатлением от пребывания здесь и казачьих легенд Лермонтов написал поэмы «Дары Терека» и «Песнь о царе Иване Васильевиче…», «Казачью колыбельную песню», главы из романа «Герой нашего времени». Не будь ссылки поэта на Кавказ, мы никогда бы не узнали этих шедевров Лермонтова. Их бы просто не было. Было бы что-то другое. Кавказ разбудил в поэте могучие дремлющие творческие силы, подарил многие сюжеты его произведений, расширил его понимание жизни и истории. Кавказ сделал Лермонтова гениальным поэтом и прозаиком. И я намерен побывать в местах, где побывал поэт и вдохновлялся на новые произведения. Здесь, в Чечне, в Дагестане, Пятигорске и Кисловодске, на Кубани, в Грузии, в Пензенской области, в селе Тарханы, где родился поэт. Думаю, эти поездки откроют нечто новое в понимании творчества гениального поэта.

Думал ли я тогда, что моя жизнь сложится так, что я в разные годы побываю практически везде, где пролегали дороги Лермонтова. У меня к Лермонтову было особое отношение, может быть, потому, что он, как никто из русских писателей и поэтов, написал множество поэм, стихов, роман «Герой нашего времени» на кавказском материале, а может быть, потому, что Лермонтов был в городе, где я учился. И изъездил Чечню всю вдоль и поперек. Здесь он проявил лучшие качества человека на войне: храбрость, безрассудную смелость в бесконечных ночных вылазках и сражениях. Об одном из них он написал знаменитое стихотворение «Валерик». Валерик — речка смерти, как объяснил поэту старый чеченец, где произошла жаркая схватка с горцами и где Лермонтов задумался о том, что люди разных национальностей должны жить в мире:

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!. . небо ясно,

Под небом места много всем,

но беспрестанно и напрасно

Один враждует он — зачем?

Я был на этой речке, поехал специально взглянуть на нее. Речка скорее была ручьем с прозрачной ледяной водой, в немыслимой тишине мирно струящейся по камням среди кустарников терновника, лещины, бузины, ольхи и тополей. Трудно было представить, что в 1840 году здесь лилась кровь и вода в Валерике была красной от крови.

В 1837 году, когда погиб Пушкин, Лермонтов, в то время кадет юнкерской школы в Петербурге, до этого успевший поучиться на словесном факультете Московского университета, написал гневные стихи на смерть поэта. Последовала ссылка двадцатитрехлетнего поэта на Кавказскую линию. В дороге Лермонтов простудился, дал себя знать ревматизм, которым он страдал с детства, и бабушка возила его трехлетнего, а затем и десятилетнего в Пятигорск и Кисловодск на воды.

Лермонтов приехал в Ставрополь. Его родственник — начальник штаба армии, действующей на Северном Кавказе, Петров встретил поэта в Ставрополе по-родственному. Здесь Лермонтов познакомился с врачом Майером, который станет прообразом врача Вернера в романе «Герой нашего времени».

Мне не раз довелось бывать в Ставрополе, стоять над обрывом, где сохранились остатки крепости, проходить мимо библиотеки его имени и по улице имени поэта. Думать о его трагической судьбе.

Петров выписал Лермонтову предписание направиться для лечения в Пятигорск. Поправив здоровье, Лермонтов снова на перекладных вдоль Кавказской линии отправился на Кубань, где полк, к которому он был предписан, вел боевые действия с горцами. В Тамани, на берегу залива, он ночевал в доме контрабандистов, и дух, нравы, простота быта, постоянный риск, бывший частью их повседневной жизни, Лермонтов талантливо передал в повести «Тамань», высоко оцененной Чеховым. Он считал, что повесть — лучшее из прозаических произведений поэта.

Не побывав на Тамани, поэт, может быть, не написал бы удивительное по силе мысли, драматизму стихотворение « Парус». Поэт пишет о парусе, а думает о себе, своей судьбе:

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?. .

А эти строки разве не о себе: «Увы! он счастия не ищет и не от счастия бежит!»?

Сегодня в станице Тамань создан небольшой Лермонтовский музей. Я побывал в воссозданной белой хате контрабандистов, обнесенной каменным забором. По соседству с музеем любовался великолепным памятником поэту. Скульптору И. Д. Бродскому удалось передать необыкновенное чувство свободы и романтическое настроение поэта. Мне довелось повидать немало памятников Лермонтову, в том числе в Грозном, Пятигорске, Москве, по-моему мнению, в станице Тамани — лучший из всех.

Получив в Ставрополе прогонные, Лермонтов отбыл на Тамань, не зная, что его полк отправился в Кахетию. И ему предписали прибыть в Грузию. А затем в кубинскую провинцию в Азербайджане, где горцы подняли бунт. Лермонтов уже знакомым путем снова пускается в дорогу. В коляске, верхом он проехал всю линию — от Тамани до Кизляра. Ночевал где придется: на станциях, в коляске, под вой шакалов у костра в степи.

Конечно же, он не мог миновать родственников в станице Шелкозаводской. Сюда бабушка привозила его дважды к своей сестре Екатерине Алексеевне на Терек, на хутор Парабоч, где муж Екатерины Алексеевны Хастатов купил, а может, построил двухэтажный дом и занялся разведением шелковичных коконов. В двух шагах на берегу быстрого и мутного Терека всегда стояли две заряженные пушки на случай, если горцы совершат набег.

Я не раз по различным поводам бывал на хуторе Парабоч, где по соседству с Хастатовыми жил Аким Шан-Гиреей, троюродный брат поэта, с которым Лермонтов был дружен с детства. Шан-Гирей служил на линии, участвовал в боях с горцами и решил осесть на Кавказе. И, как гласит легенда, здесь от него Лермонтов услышал романтический рассказ о том, что якобы в его доме несколько месяцев жила девушка горянка, ставшая затем прототипом Бэлы в романе «Герой нашего времени». Другие источники утверждают, что кумычка Бэла жила у Печорина в крепости Так Кичу («Каменный брод») на границе с Дагестаном. Аким Павлович якобы поведал Лермонтову и историю, как он обезоружил пьяного казака, запершегося в хате в станице Червленной (где двести лет жили мои предки) и грозившего убить всякого, кто посмеет к нему приблизиться. Это событие легло в основу рассказа Лермонтова «Фаталист», вошедшего в роман «Герой нашего времени». Возможно, какие-то его черты Лермонтов использовал при написании образа старого служаки штабс-капитана Максима Максимыча.

Здесь, на Тереке, понимаешь, что не будь всех этих встреч, знакомств, историй — не было бы романа «Герой нашего времени».

По дороге в крепость Грозную, в штаб Ермолова, в Червленной останавливался Грибоедов, любил бывать Лев Толстой. И затем он выведет Червленную, только под другим названием — Новомлинской в знаменитой повести «Казаки».

В Червленной казаки рассказывали мне, как в первую ссылку поэта однажды знойным летним днем к станичному казачьему к правлению подкатила пыльная кибитка, из нее вышел молодой офицер и направился с подорожной в правление. В правлении сидела редкая красавица Дунька Догадиха, о красоте которой ходили слухи по всему Кавказу. Дунька кормила грудью ребенка и напевала старинную казачью песню. Казак с ружьем у ворот, вооруженный казак с кинжалом, при оружии в станичном правлении и рядом мирная казачка, кормящая ребенка. . . Увиденная картина, рассказывали мне станичники, так поразила и вдохновила Лермонтова, что он якобы тут же присел и написал стихотворение «Казачья колыбельная песня» — один из своих шедевров. Сюда, в станицу Червленную, приедет и однажды из далекого Парижа всемирно знаменитый писатель Александр Дюма, чтобы взглянуть на известную красавицу. Но в то время она уже давно покинула бренный мир.

Я приехал в станицу, чтобы сделать документальный фильм о продвижении виноградников в буруны, и не устоял, отправился к кирпичному, самому большому в станице бывшему дому моего деда, где много лет при советской власти располагалась контора местного колхоза, а мои родичи мыкались по съемным квартирам.

Уже работая на республиканском телевидении, по заказу Центрального телевидения я со съемочной группой снял очерк «Лермонтов на Тереке». В Парабочах был один такой двухэтажный господский дом с мезонином, где сохранилось всё как при пребывании здесь поэта. Дом, к счастью, не перестраивали. Двери, ставни, рамы, дубовые ступени на второй этаж — всё как было при жизни поэта. Мало что изменилось с тех пор и на хуторе.

Здесь местный житель казак поведал мне, что его девяностолетний дед служил мальчиком при доме Хастатовых и сказывал ему о жизни бар, как он видел Лермонтова и малышом, и приезжавшим уже взрослым и любившим посидеть за чаем на веранде, ближе к вечеру, когда уйдет дневной зной.

Тогда я подумал, как сходятся времена и Хастатовы, Аким Павлович, Лермонтов, и всё это не дела давно минувших дней, не даль времен, а близь — стоит только протянуть руку. Открой тяжелую, прочную, сделанную на века дверь — и за ней неожиданно, кто знает, вдруг увидишь… Лермонтова.

Боже мой, как всё это было далеко и так близко! Нет вчера, сегодня, завтра — время едино. И всё, что происходит, единовременно, единомоментно. В этом я убедился, находясь в Парабочах в сырой и ветреный день начала марта. Где сразу за околицей в вековых кронах могучих дубов пел ветер, которые были уже заматеревшими еще при Лермонтове и среди которых он бродил.

П. А. Висковатый, первый библиограф Лермонтова, указывал, что он в растерянности — о Лермонтове почти ничего не сохранилось: ни свидетельств, ни документов, ни писем — ничего! И так трудно выстроить цельную картину его жизни! Так, мы до сих пор не знаем, покинув Хастатовых, Лермонтов отправился в Кизляр, где узнал, что бунт в Кубе подавлен и ему нет смысла ехать в Кубу. И или он все-таки там был. В зеленом, маленьком городке, утонувшем в яблоневых садах и пропахшем южными фруктами, где огромные виноградные вековые лозы заплетаются до вершин тополей, на немыслимую высоту, увешанные тяжелыми гроздьями фиолетово-синего винограда, а потом взбираются еще и на соседнее дерево. Я срезал эти медовые, налитые соком гроздья, вокруг которых гудели осы, и с удовольствием уплетал их. Как и в соседних городках — Хачмасе, Худате, на хуторе Кусары. Ничего слаще я в жизни не едал. И бился над загадкой, был все-таки здесь Лермонтов или нет.

Здесь издавна поселились воинственные лезгины, а с их потомками несколько месяцев учился в десятом классе средней школе, чтобы, получив аттестат, тут же уехать в Грозный поступать в институт.

По другой версии, Лермонтов из Кизляра сразу отправился во Владикавказ, чтобы по Военно-Грузинской дороге о добраться до Тифлиса или доехать до Кубы, только лишь для того, чтобы узнать, что полк подавил бунт и возвратился в Кахетию.

На мой взгляд, в Кубе он был. В Кубу он мог добраться только через Дагестан. А на то, что он проезжал эту горную страну, косвенно указывает его стихотворение «Сон», в котором он мистически увидел и обрисовал собственную смерть. Многие произведения Лермонтова автобиографичны. И мне кажется, что, не побывав в Дагестане, Лермонтов не создал бы свой очередной поэтический шедевр «Сон». «В полдневный жар, в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я; глубокая еще дымилась рана, по каплям кровь точилася моя». Так же он лежал он один, убитый Мартыновым, с дымящейся раной, на дуэли у горы Машук под проливным ливнем. Потом биографы, литературоведы через горы лет будут долго искать это трагическое место, чтобы воздвигнуть памятный пилон.

В Пятигорске я с группой писателей стоял у подножия Машука, на предполагаемом месте дуэли Лермонтова с Мартыновым. Переживая так, словно дуэль Лермонтова случилась не более века назад, а сейчас. Лермонтов не хотел стрелять в друга — выстрелил вверх. Мартынов не простил обиды, нанесенной ему поэтом, другом, и нанес поэту смертельную рану. Врача не было. Разразилась страшная гроза. Мартынов ускакал, умчались и секунданты Лермонтова, его друзья: родственник поэта А. А. Столыпин, С. В. Трубецкой, М. П. Глебов и А. И. Васильчиков. Тело Лермонтова много часов пролежало под дождем, прежде чем за ним приехали.

Но это случится 29 июля (15 июля по старому стилю) 1841 года. У Лермонтова еще было какое-то время. Но у него, по-видимому, было внутреннее ощущение, что ему жить недолго. И страшно спешил писать, чтобы выполнить свою миссию на земле. Иначе как он мог столько успеть сделать, не дожив до двадцати семи лет!

Если его посещение Кубы остается под сомнением, то путешествие по Военно-Грузинской дороге Лермонтов запечатлены в стихах, в поэме «Демон» и в многочисленных зарисовках карандашом и акварелью. За ним гонится великолепная[i] кавказская осень. Ветер срывает бронзовые листья — и они залетают в дорожную кибитку, липнут к рукам. Может, тогда ему приходит мысль об осеннем листке, который оторвался от родимой ветки, как был оторван он от своей милой родины и не по своей вине метался по свету, пока поэта не остановила пуля Мартынова. Пока же его скитаниям не видно конца. Отдохнув во Владикавказе, где мне довелось много раз бывать на кинокомплексе, где я сдавал худсовету сценарии своих документальных фильмов для Второго российского канала, нет-нет да и возвращался к мысли, что, возможно, Лермонтов стоял тоже здесь, на берегу буйного Терека, что протекает через самый центр города, и обдумывал своего «Демона» или поэму «Мцыри». Лермонтов спешит скорее проехать по Военно-Грузинской дороге до начала снегопадов, по которой мне приходилось ездить много раз в разное время года и смотреть на величественный Казбек, на который смотрел и он, вершины гор и ущелья, где истоки Терека, развалины башен и замков.

Мне хотелось смотреть на эту неподражаемую красоту глазами Лермонтова. Он увидел бесконечную смену картин, первобытный хаос скал, прилепившиеся на склонах аулы и стада овец, молчаливых пастухов в бурках и косматых папахах, и снова глаз притягивал и не отпускал стремительный Терек, с грохотом катящий камни и совсем не похожий на тот, что он видел на Терской равнине, присмиревший и широко разливший свои непокорные воды.

Лермонтов просил возницу то и дело, чтобы зарисовать приглянувшийся пейзаж, разрушенную башню или замок, загадочную Гуд-гору, где почти уже не видны развалины замка грузинской царицы Тамары.

А потом была долина Арагви, величественный кафедральный собор Светицховели, там, где, сливаяся, шумят струи Арагвы и Куры, которые позднее поэт ярко запечатлеет в очередной поэме.

Там и я со своими друзьями-телевизионщиками ставил свечку в память о нем, великом русском поэте, которого сюда забросила судьба.

Надо ли говорить, что я был в Тбилиси, по улицам которого ходил Лермонтов, и откуда он вернулся в северную столицу, чтобы за дуэль с Э. Барантом угодить в новую ссылку в Чечню, где я исходил и изъездил, кажется, каждый уголок.

Бабушка поэта через своего родственника министра Столыпина выхлопотала для внука двухмесячный отпуск. Лермонтов хотел добиться отставки и заняться литературным творчеством. Бабка же поэта хотела, чтобы он продолжил военную службу. В Петербурге, измученный ожиданием решения своей судьбы, он идет к известной в столице гадалке, той самой, что предсказала смерть на дуэли Пушкину. Гадалка сказала Лермонтову, что его ждет то, после чего ему уже не надо будет думать ни о чем.

Лермонтов ей не поверил. Но гадалка оказалась права. Шла зима сорок первого года. До гибели поэта оставалось несколько месяцев. А до этого произойдет еще одно мистическое событие. Вернувшись на Кавказ, по дороге в полк поручик Лермонтов остановился на ночевку в гостинице города Георгиевска, где познакомился с майором Магденко, едущим на Горячие Воды, и тот стал уговаривать Лермонтова отправиться вместе с ним в Пятигорск, где начался новый курортный сезон. Что-то в Лермонтове сопротивляется соблазнительному предложению. Но майор настаивает: «Неужели лучше спешить под пули горцев, чем в Пятигорск?» В конце концов предлагает подкинуть монету. Выпадет орел — поедешь в полк. Выпадет решка — поедем на воды. Выпала решка. Лермонтов хотел избежать горской пули, а угодил под пулю Мартынова. Судьба. Мистики говорят, что от судьбы, что прописано ею, не уйти. Так и случилось.

Но мне нужно было поставить свою точку в путешествиях по дорогам Лермонтова. Я не говорю о Москве, где поэт родился и провел пять первых лет своей жизни. Кто не бывал в Москве в Музее Лермонтова! Бывал и я. Бывал не раз и в Петербурге. Довелось побывать и в Пензе, где учился в школе Лермонтов. Кстати, в той же, где учился и Белинский, а директорствовал Лажечников, известный литератор.

А вот в Тарханах я не был. И думал, никогда не буду. Было такое ощущение. Но в 1973 году меня неожиданно забрали на переподготовку в армию. Так это называлось. А на деле меня отправили на уборку урожая заместителем командира автомобильной роты. И мы оказались в лермонтовских местах, в двадцати километрах от Тархан.

И мы с командиром роты сразу уговорились в удобный момент непременно съездить в родные места Лермонтова — поклониться праху поэта. Возможность выпала только в декабре. Когда лежали горы снега, наши работы по перевозке сельхозпродукции приостановились, а приказа о нашей демобилизации всё не поступало, и мы на продуваемом всеми ветрами уазике по совершенно разбитой дороге, на которой нас нещадно трясло, отправились в Тарханы. Командир исхитрился как-то достать букет цветов (ну, не мистика ли!), мы возложили их в полном молчании в часовенке, семейном склепе Лермонтовых, на могилу поэта. В зимнем молчании стояли в белых саванах и дубы, и только не поделив что-то, на всю округу орали сороки. Может, тоже на своем птичьем языке выражали скорбь о невинно прерванной в самом расцвете молодости и таланта жизни великого поэта.

Виктор БОГДАНОВ

Подробнее читайте на kubantoday.ru ...

78 +